Но как произошло вырождение дисциплины? По обычному пути размывания понятий, ослаблению причинно-следственной логики, которое неизбежно возникает, если какая-то тема становится популярной и начинает приносить деньги, славу и уважение.
В 1969 г. в Технологическом институте Джорджии была основана некоммерческая организация PMI, которая занялась разработкой стандартов управления проектами. В то время PMI еще активно сотрудничала с швейцарской Международной Ассоциацией Управления Проектами IPMA. IPMA занималась развитием компетенций проектных менеджеров, а PMI стандартизацией свода знаний по управлению проектами. Вершиной еще сравнительно совместной их работы можно считать изданное в 2004 г. Третье издание Руководства к своду знаний по управлению проектами, военный вариант которого был гармонизирован с дисциплиной системной инженерии (“Extension to: A Guide to the Project Management Body of Knowledge (PMBOK® Guide) First Edition Version 1.0,” 2003).
Сверхпопулярность проектного менеджмента, однако, привела к тому, что в эту область пришли люди, настроенные не на развитие дисциплины, а на зарабатывание денег. PMI по факту перестала быть некоммерческой организацией, стала зарабатывать на продаже стандартов и сертификации и снижать планку. Руководства к своду знаний по управлению проектами от версии к версии пухли и становились все менее четкими и конкретными, а сертификационный экзамен сократился с шести часов до четырех.
В 1995 IPMA создал свою модель компетенций ICB, а в 2002 г. PMI выпустил свой фреймворк компетентности проектных менеджеров PMCDF. А уж про то, что проектный менеджер во многом вышел из методов и практик системной инженерии, который описывала INCOSE, и PMI и IPMA предпочли забыть, ни одного упоминания про существование системной инженерии в основных публикациях PMI до 2012 г. (Oehmen J. et al., 2012) не встретить.
Международная кооперация в этой области пала под натиском желания наживы, точно так же, как это произошло с компьютерами парой десятилетий раньше, когда идеи С. Джобса победили идеи Д. Энгельбарта. Когда изначальная команда разработчиков системноинженерного стандарта ISO 15288:2005 по управлению жизненным циклом систем декларировала в 2001 г. своей целью
«сохранение знаний и практик, накопленных стареющим поколением инженеров и руководителей за десятилетия реализации масштабных проектов для поколения молодых», она не знала, что к 2005 г., в год выпуска первой версии стандарта, все эти знания станут по множеству причин невостребованными и начнется активный пересмотр и критическое переосмысление дисциплины (Svejvig and Andersen, 2015).
СССР во многом был изолирован от происходящего по двум причинам - достать нужную литературу было почти невозможно, на конференции и конгрессы никого не выпускали, но самое главное - из-за особого отношения руководства СССР к гуманитарным наукам российские исследователи попросту не владели риторикой и практиками академического письма и не могли писать в соответствии с мировыми стандартами публикаций (Короткина, 2014). А без донесения своих мыслей мы развивались в изоляции, что, однако, до середины 80-х не сильно влияло на общий уровень подготовки, см. (“В.Батоврин -- заметки о системной инженерии в СССР.”) и в СССР была своя сильная школа подготовки инженерных руководителей.
Кроме распада международной кооперации и превращения практических стандартов в коммерческие продукты, на дисциплину проектного менеджмента наступала цифровизация, которая уже шла не в том направлении и точно также была нацелена на шальные инвестиционные деньги и массовые продажи, а не на оптимальную поддержку аппарата и приемов мышления.
Помимо компьютерных программ для составления календарных графиков появились трекеры, системы коллаборации (Star S. L., Ruhleder K., 1996), и маркетинговые отделы, которые продвигали эти продукты, позиционировали их как инструменты проектного управления, потому что это помогало продавать. Компании и организации закупали ПО и вкладывались в ИТ-инфраструктуру, разрабатывали под все это свою методологию управления проектами, и закрепляли, институционализировали таким образом это новое состояние дел. Если за дело брались хорошие методологи с большим практическим опытом, то получалось хорошо (Urban-Galindo and Ripailles, 2019), однако чаще созданием методологий и построением автоматизированных систем занимались люди с университетским уровнем подготовки и со средним опытом, и тогда ландшафты решений получались далеко не такими красивыми.
Поверх этих двух базовых трендов повлияло еще и распространение небольших фреймворков типа Getting Things Done Аллена, 8D reports, Toyota A3, fishbone diagramming и прочие методы решения проблем (issue resolution), в которых "проектом" называлась совместная работа рабочей группы по решению проблемы, а то и вовсе некое не элементарное действие одного человека. Разрастание ИТ-систем привело к появлению команд, которые занимались доработкой ПО и поддержкой серверов, и эта работа тоже стала называться «проектами», хотя и без конца и начала. И это размывание содержания понятия продолжалось до тех пор, пока не достигло современного понимания, когда есть некая потенциально ничем не ограниченная разработка ПО или даже цифровых устройств, про которую уже и не скажешь, что она является проектом, потому что ни цели ни ограничений по срокам уже и нету.
Все смешалось в кучу, например, в докладе Microsoft DevOps Report (Microsoft and Sogeti, 2021) есть рекомендация, что необходимо отказаться от проектного менеджмента и создавать цифровые продукты в рамках "продуктовых команд". Но если посмотреть в суть этой рекомендации, то окажется, что под "разработкой продуктовыми командами" авторы доклада подразумевают обычное управление программами проектов, которое всегда входило в дисциплину проектного менеджмента, возьмите вы хоть PMI OPM3 хоть Axelos P3M3.
Смысл проектного менеджмента окончательно потерян в дебрях терминов, программных реализаций понятий, методов и подходов и бесконечных методологиях и обучающих курсах.
«Все эти пять характеристик: точность предсказаний, их непротиворечивость, область применимости, отсутствие избыточности в понятийном аппарате и полезная интерпретация фактов - стандартные критерии оценки адекватности теории», по (Кун, 1996). По всем этим пяти характеристикам в свое время дисциплина проектного менеджмента была весьма неплоха. Что же явилось причиной упадка дисциплины и потери ею точности и предсказательной силы? Откуда пошла избыточность понятийного аппарата и куда делась полезная интерпретация фактов?
Первым возможным объяснением является неаккуратное применение процессов адаптации,
tailoring. Суть их заключается вот в чем. Как уже сказано выше, описанные в том же руководстве к своду знаний по управлению проектами практики являются рекомендованными для проектов с бюджетом больше 20 млн. долларов США, длительностью больше 12 месяцев, численностью персонала свыше 200 человек и довольно сложным и уникальным результатом. Но если бюджет будет 15 млн. вместо 20, длительность 10 месяцев вместо 12, штат 150 человек, а результатом проекта является модифицированный на 25% уже существующий продукт компании, то можно какие-то практики использовать неформально, какие-то шаги пропустить, а формы не заполнять. Все на усмотрение проектного менеджера и команды управления проектом. Но кто определил, где проходит граница, ниже которой адаптация теряет смысл? Как понять, какой инструмент и как применять? Это знание может приходить только из опыта, и в какой-то момент рынку просто не хватило достаточного количества квалифицированных специалистов, и появилось множество неправильных внедрений проектного менеджмента и некорректного применения инструментов, что заметно подпортило репутацию дисциплины. Это объяснение из разряда: «Слышал я эти ваши Битлз, фальшивят, картавят.» - «Да откуда?» «А мне Мойша напел.»
Вторым объяснением является проблема позитивистского подхода и сложность практик управления составом и управления конфигурациями вообще. Напомню, что основным положением дисциплины, сформировавшейся на начало 2000-х, было то, что описания в виде проектных планов, спецификаций, документов и структур данных могут полностью представлять создаваемую или модифицируемую систему и работы по ее разработке и воплощению. И тут возникает проблема - крупные системы наподобие нефтяной платформы, самолета, завода, состоят из пяти-шести миллионов составных частей. Если описание должно отражать мир, то у каждой части должно быть свое уникальное имя, а активный словарь человека не превышает пяти тысяч слов. В результате при разработке требуется серьезная терминологическая работа и инструментальная поддержка, обеспечивающая корректность создаваемых описаний. А т.к. многие потребительские товары, особенно автомобили, имеют множество опций, которые выбирают покупатели, то количество вариантов исполнений может легко превышать несколько миллионов и даже миллиардов. И получается, что современный проектный менеджмент требует создания огромной и трудоемкой инфраструктуры, переобучения людей и перестройки мышления руководства. На Западе эти процессы шли десятилетия, практики и инструменты осваивались постепенно. Но когда вперед рванули развивающиеся страны, и одновременно производства и разработка ушли из традиционных центров компетенций в США, Германии, Франции, Швеции, то и компетенции во многом были утрачены и собственники были не готовы так серьезно вкладываться в перестройку своих бизнесов. И эта проблема наблюдалась не только в развивающихся странах, но и по всему миру.
Список основных проблем управления инженерными программами по (Oehmen J. et al., 2012):
- Борьба с пожарами — запаздывающее исполнение программы.
- Нестабильные, нечеткие и неполные требования.
- Недостаточная согласованность и нескоординированность производственной кооперации.
- Практики оптимизированы локально и не учитывают работу предприятия в целом.
- Нечёткие роли, ответственность за исполнение и ответственность за результат.
- Запущенная культура программы, невнимание к компетенциям и знаниям команды.
- Недостаточное планирование программы.
- Неправильно выбранные показатели, системы показателей и KPI.
- Недальновидное управление рисками.
- Плохое управление закупками и контрактацией.
Третьим объяснением является распространение программно-насыщенных систем (software-intensive systems) и тотальное распространение проектов реинжиниринга и перестройки уже существующих систем и комплексов систем, т.н. brownfield systems (Walden, 2019). Проблема с разработкой программно-насыщенных систем с существенной составляющей программного обеспечения в работах проекта заключается в нематериальности ПО. Очень сложно построить какую-то систему мониторинга, которая бы давала достаточно информации для понимания почему ПО работает и почему не работает. И это существенная особенность, отличающая разработку ПО от проектирования «железных» систем (Pentland, 2018). Слишком сложные взаимодействия плохо задокументированных систем ломают любые предположения, оценки и планы и не позволяют напрямую использовать классические методы проектного управления.
Итак, для применения проектного менеджмента нужна адаптация процессов управления проектами, которые не очень ясно как делать. У компаний может не быть необходимой инфраструктуры и обученных людей, а сама дисциплина требует постоянной терминологической работы и значительной перестройки мышления, в том числе топ-менеджеров и собственников, заведомо не готовых посвятить большое количество времени на изучение чего-то принципиально нового. Накопленный багаж легаси-систем и требования обратной совместимости чрезвычайно усложнили и без того сложную проектную логику, а отказаться от brownfield и создать новый комплекс систем экономически нецелесообразно и крайне рискованно для бизнеса.
Результатом является применение практик проектного управления для комплексов работ, который с точки зрения дисциплины проектного менеджмента является вырожденным проектом, т.к. у него отсутствует какая-то из важнейших характеристик — замысел, временная организация и мобилизация ресурсов. Организации и предприятия стали массово управлять вырожденными проектами и теряют способность управлять подлинными проектами. Да что там говорить, автор неоднократно сталкивался в консалтинге с ситуацией, когда руководители не способны увидеть и оформить предпринимаемый ими проект или программу проектов и распознают только какие-то части проектов и программ, никак не связывая эти части между собой. Еще больше проблем возникает, когда компания пытается выстроить общую архитектуру работ по всем программам и проектам, чтобы корректно распределить ресурсы, людей и сформировать правильные границы ответственности.
В теории все портфели, программы и проекты должны выстраиваться в строгое дерево, но мало у кого действительно получается договориться по поводу иерархии портфелей, программ и проектов. Мы потеряли целое пространство рассуждений о проектах — ведь если мы не можем сформировать корректную структуру и подчиненность проектных инициатив, то не можем поместить каждый конкретный проектный план в нужный контекст обсуждения, и, соответственно, не можем принять согласованных решений. В результате проектный менеджмент не разгружает руководство, а создает им дополнительные проблемы. И, конечно, руководство не хочет платить за то, чтобы проблем у них становилось больше. Ситуация выглядит почти безвыходной.
Но не является ли то, что кажется закатом дисциплины, зарождением чего-то нового? Правильно ли мы классифицируем наблюдаемый феномен? Нет ли альтернативной, более полезной концептуализации происходящего? Как объяснить успешные примеры освоения проектного менеджмента (Мицуфуджи Акио, 2021) (Rebovich, 2011)? Вкладывали ли проектные менеджеры старой школы в разработанные стандарты тот смысл, который мы сейчас из них вычитываем? (Lenfle and Loch, 2010) («Мифический Waterfall») (Geraldi, 2012)